Кроме меня, здесь не вышел никто.
Легкая алюминиевая площадка коротким маршем лестницы соединялась с бегущей над площадью пешеходной дорожкой. Отсюда открывался прекрасный вид до самого Кремля, и я задержался на секунду-другую, чтобы осмотреться.
Жемчужно-серый вагон с жужжанием магнитогенераторов рванулся вперед, набирая скорость по крутой дуге виадука.
Все произошло на моих глазах.
В верхней точке эстакады, уже прилично разогнавшись, эмбус вдруг клюнул носом, словно магнитная подушка под ним мгновенно исчезла, начал приподнимать корму, накренился и, сминая ограждение, рухнул вниз с пятидесятиметровой высоты.
Я в ужасе зажмурился и втянул голову в плечи.
Мне приходилось видеть разные аварии и катастрофы, но здесь было совсем иное…
А удар вагона об дорогу прозвучал неожиданно глухо и не перекрыл душераздирающего слитного вскрика десятков людей.
Я ничего не мог сделать. Даже броситься к месту катастрофы. Стоя у перил бегущей дорожки, я медленно проплывал над площадью. Ни задержаться, ни повернуть назад. Разве только отвернуться, не видеть смятой и перекрученной груды металла и пластика, внутри которой остались и старик, и девушки, и еще полсотни человек, пересекших материки и океаны, но так и не доехавших до дома… А я, выходит, опять вывернулся…
Возвращаться я не стал. Там уже вовсю завывали сирены машин аварийно-спасательной службы, с разных направлений планировали черно-желтые патрульные дископланы, толпа любопытствующих все густела.
Отойдя метров на пятьсот, я свернул в скверик, надежно отгороженный от площади и улиц рядами увешанных рубиновыми гроздьями рябин.
Присев на скамейку перед тихо журчащим фонтаном, прислушался к себе.
И что же мы имеем? Очередной счастливый случай или все же интуиция?
Смутная тревога и беспокойство, возникшие сразу после звонка Алле. Внезапный импульс, толкнувший к выходу из вагона, парень, заставивший меня сесть именно в этот поезд. Толковать происшедшее можно и так, и наоборот. Главное, невозможно прийти к объективной истине, как ни рассуждай. Я легко придумал десяток доводов за и против каждого варианта. Потом встал и вышел на ведущую к центру города аллею.
Не следует считать, будто я такой бесчувственный тип, способный безмятежно тешиться умственными играми через несколько минут после катастрофы и гибели десятков людей.
Просто смертей я повидал достаточно, как и много чего другого, и усвоил: есть ситуации, зависимые от нашей воли, и есть противоположные. Надо уметь их различать.
Под ногами похрустывали желтые листья каштанов, я шел и думал, что повернись все чуть иначе, и везли бы сейчас то, что от меня осталось, в наглухо заклеенном пластиковом мешке в ближайший морг. Даже не дав времени обидеться на неизящную шутку судьбы…
Автопилот привел меня на Балчуг. К двери полуподвала, откуда вырывались соблазнительные запахи, а жестяная вывеска сообщала, что здесь находится «Настоящий кавказский духан «Остановись, голубчикъ».
Под низкими сводами было прохладно и тихо, грубые деревянные столы тщательно выскоблены, каменный пол посыпан опилками. И почти безлюдно. Два угловых стола заняты постоянными клиентами, играющими в нарды, остальные свободны.
Духанщик Резо, с которым мы были знакомы уже лет десять, но так, полуофициально, встретил меня без удивления, дежурной шуткой:
– Здравствуй! Что давно не заходил? Денег не было? – Профессионально рассмеялся, положил на стойку жилистые руки. На правом запястье просвечивала сквозь густую шерсть крупнозвенная золотая цепь.
– Что кушать будешь? Вино хорошее привезли. «Хванчкару» хочешь? Или «Цоликаури»?
Сегодня у меня не было настроения поддерживать национальный колорит.
– Смотри сам, Резо. Я у тебя в гостях…
Немаловажным достоинством Резо и его заведения было то, что в нем проводили время личности, как правило, сомнительные, и навязываться клиенту, хоть с разговорами, хоть с услугами, считалось дурным тоном. Оттого я и любил сюда ходить. Меня здесь считали своим и, хоть наверняка знали обо мне все, что требуется, любезно поддерживали иллюзию моего инкогнито.
В свою очередь я соглашался верить, что экзотический духан с натуральными кавказскими винами и закусками может быть рентабельным, всегда оставаясь практически пустым.
Я сел под забранным решеткой окном, напротив телевизора. Кстати, тоже местная достопримечательность. Древний аппарат с плоским экраном в громадном полированном ящике. Резо им очень гордится и всем желающим сообщает, что дед его деда купил это чудо на Дезертирском рынке в Тифлисе в 1923 году. Вполне можно допустить. Но самое поразительное, что телевизор работал! Сколько технической смекалки пришлось приложить предкам, чтобы добиться преобразования трехмерного объекта в двухмерное изображение…
Как раз сейчас на экране шел экстренный выпуск новостей и показывали кадры, снятые на месте катастрофы. Выглядело все еще страшнее, чем в натуре, потому что подробно и крупными планами. «Из пятидесяти двух пассажиров остались в живых семь…»
– Восемь… – машинально уточнил я.
Резо, как раз ставивший на стол запотевший глиняный кувшин, посмотрел на меня как-то слишком внимательно.
– Лобио есть будешь? – спросил он.
– Все буду, и лобио, и сациви, и шашлык. Год настоящей пищи не ел…
Из духана я еще раз позвонил Алле, и опять она не ответила. А больше мне никого не хотелось видеть сегодня – ни друзей, ни главного редактора.
И я вновь, не торопясь, брел по улицам и переулкам, освещенным предвечерним светом, одновременно и расстроенный, и умиротворенный. Когда некуда спешить, никто нигде тебя не ждет, прошлые заботы недействительны, а будущих еще нет, чувствуешь себя не как обычно. Прибавьте к сему, что вечер этот – после возвращения первый, а жизнь, можно сказать, и вторая. Потому что если я раньше и избегал смерти, то далеко не так наглядно.